Думала пойти самостоятельным персонажем, но чем черт не шутит - вдруг найдется желающий взять это чучелко в дочери.)
о1. Предполагаемое имя: вообще не принципиально. Пока гордо именуется Фрэнки Шоу.
о2. Примерный возраст: 16-18.
о3. Внешность: тоже не особо важно, лишь бы не невинные блондинки а-ля Саша Питерс и Элль Фаннинг.
о4. Пару слов о себе:
Она была - Джулиет, и она была - блондинка с лицом, как рождественский хорал, и ее родители - в восторге, и было тепло, и пряно, пока
вместе с девственностью Джулиет не покинул рассудок. А может, это случилось чуть позже, когда все тесты и врачи в один голос - и в две полосы, - доказывали очевидное, затрудняясь пока что лишь с половой принадлежностью и примерным количеством; почему-то были уверены, что неприятности ждут в двойном объеме. В смысле, двойняшки.
Примерно тогда появились братья, и сестры, и новая семья, и разноцветные брошюры - никакого слова на букву "с", это религиозная организация, - целая куча брошюр и еще больше людей, которые всегда ходят в костюмах и при галстуках, очень представительно выглядят и представляют тоже крайне зрелищно и занимательно.
Короче, девушка угодила к тем, кого Джереми презрительно звал иеговцами, а все нормальные люди - сектантами и долбоящерами. И ей, в общем-то понравилось. Настолько, что
свидетели Иеговы считают убийство и самоубийство тяжкими грехами. Аборт приравнивается к убийству
Джулиет решает оставить ребенка, и мечты - родительские, впрочем, скорее - об университете, и всецело повиснуть на шее у парня, которого обстоятельства и принципы вынуждают на ней жениться. Рожает девочку, всего одну, но имена-то придумала для двоих, поэтому, недолго думая, дает ей сразу все, и получается Анна-Франческа Гэбриэл Эйлин Шоу, нелепая конструкция (что имя, что сама лопоухая малявка с ямочками на щеках и пушистыми ресницами). И ужасно тяжело переживает уход из семьи Джереми, который
разводы категорически неприемлемы: «Следите же за своим духом и пусть никто не поступает вероломно с женой своей юности. Ведь я ненавижу развод, — говорит Иегова, Бог Израиля…»
два года упорно терпит все закидоны законной супруги, а потом его терпение лопается, словно воздушный шарик (привет, это кусок резины, и я в него надышал; с днем рождения, Фрэнки, потому что больше у тебя этого праздника не будет), и Джулиет с дочерью остаются одни. Девушка пытается совмещать служение господу мать_его богу с низкооплачиваемой работой, на воспитание ребенка времени не остается вообще, поэтому процесс превращения девчонки в зомбированное религиозное быдло с рафинированным мозгом откладывается на неопределенное время.
В школе ее, замотанную в старые тряпки, длинные юбки и застиранные блузки, ненавидят все без исключения одноклассники и сочувственно косятся учителя; постоянно вызывают к психологу и социальному педагогу, но увы, лишать родительских прав за один лишь факт принадлежности к Свидетелям американская конституция пока не позволяет, поэтому Фрэнки завистливо косится на сверстников и как-то раз осмеливается попросить на рождество сотовый телефон. За это получает - нет, не пинок, но
считается неприемлемым проявление злобы, гнева, ярости, раздражения, крика или оскорбительной речи
унылую проповедь и напоминание о том, что единственным расово-верным праздником считается Вечеря воспоминаний смерти Иисуса Христа (двенадцатилетняя девочка терпеливо кивает и скрежещет зубами, мечтая о компьютере, выходе в интернет, губной помаде и чтобы Зак, старшеклассник с длинными волосами и кольцом в ухе, пригласил на свидание).
Когда в десятом классе отчаявшаяся Фрэнки бьет сверстницу в нос за то, что та смеется над ее одеждой, именем и необходимостью возвращаться домой не позднее шести часов вечера, Джулиет хватается за сердце и в который раз ведет ее на собрание "стада", после чего сажает под домашний арест. Кончается он только с ее смертью в июне две тысячи тринадцатого года, когда
недопустимо переливание крови, употребление препаратов или принятие вовнутрь пищи, содержащей ее компоненты
мать попадает в автокатастрофу и, как следствие, госпиталь, где врачи находят в кармане ее одежды специальную бумагу - запрет на любое переливание. Так одна очень глупая женщина предпочитает погибнуть, но не заклеймить себя позором, будучи изгнанной из собраний. А Фрэнки попадает в приют.
И сбегает оттуда к отцу, о котором знает лишь имя, адрес, и то, что он терпеть не может свидетелей, да и вообще любые религиозные заморочки - при жизни Джулиет каждую неделю пишет ему минимум одно письмо, убеждая покаяться, принять их веру, вернуться в семью или хотя бы заплатить алименты, но Джереми или не отвечает вообще, или под настроение пишет нечто крайне забавное и богохульное.
То, что ее жизнь перевернулась окончательно, Шоу понимает уже на пороге своего нового дома, когда, нервно кусая губы, заламывая пальцы и рыдая, стучит в дверь и готовится объяснять ситуацию, но натыкается на любовника отца, который с ходу предлагает бутылку пива, косяк с травкой и секс на синтезаторе. Шутит он или нет, сказать сложно, хотя как минимум бутылку ей все же успевают вручить к тому моменту, как сонный Джереми выходит на шум - поглядеть, что стряслось. Ну или кто. Так начинается самое веселье.
о5. Чем занимается персонаж: по идее, закончила школу только-только.
о6. Кем Вы хотите быть: обсуждаемо.
о7. Ваш пост:
Свернутый текст
Первый звонок, на который она отвечает - сидя напротив Джеймса, на расстоянии немногим больше метра, - от Шарлотт; мать, возбужденная и счастливая, спрашивает, как они двое обустроились.
- Хорошо, мама, - улыбается Эмма. Ей хочется закричать, но вместо этого девушка сжимает пальцы правой руки, насколько получается, и скомканно, быстро прощается.
- Нет, мама, ты не можешь сейчас приехать. Джим еще не устроился на работу, а я... - она смотрит на свое предплечье, перемотанное бинтами, под которыми - лоскуты кожи и какой-то совершенно невероятный фарш, оставленый осколком зеркала.
- Я клею обои в гостиной, - фальшиво смеется Эми, и ее лицо стремительно бледнеет. Под пристальным взглядом Шеридана она съеживается, мечтая, чтобы мать все-таки приехала. Глупо - едва ли та захочет уезжать из города пусть даже по настойчивому приглашению. Без него так тем более. Шарлотт уже давно не интересуется ее жизнью. Тем более, теперь, когда уверена, что сплавила великовозрастного ребенка, найдя ему подходящую партию.
- Пока, - ее голос окончательно садится. Джеймс немедленно отбирает сотовый телефон и называет ее умницей. Эмма практически не вздрагивает, когда он к ней прикасается.
Она учится не закрывать глаза.
Не отворачиваться.
Не реветь. Не реветь. Не реветь. Не кричать, кстати, тоже.
Она смотрит в зеркало, и десятки старых синяков и новых шрамов не вызывают ровным счетом никаких эмоций.
Свое тело Хьюстон больше не считает своим.
Второй звонок случается через три с лишним недели. От Микки, который хрипло и натянуто сообщает - привет, сестренка, я тут... в общем... это...
И Эмма все-таки кричит. Орет на него, вспоминая весь свой словарный запас по части нецензурной брани, прежде чем Джим выхватывает мобильник из ее неловких пальцев. Тогда она продолжает ныть, уткнувшись ему в плечо, и вряд ли соображает, что вообще делает. Эми знает только то, что Микки не может быть тяжело болен. Он - ее брат. Он - все, что у нее осталось. Это, в конечном итоге, несправедливо. Кто-то двадцать лет обдалбывается стиральным порошком и мешает героин со средством для мытья посуды, кто-то использует нестерильные иглы в компании друзей-торчков, и эти люди зачем-то живут, а ее брат сгорает за считанные дни, не проходит даже недели с того момента, как врачи диагностируют воспаление. За два дня до этого - и спустя двадцать шесть дней после переезда в Вегас, - Джеймс впервые поддается на ее уговоры. Вернее, Эмма впервые пытается его убедить.
Он выпускает ее из дома, хотя сам едет с ней, и остается за дверью палаты - больничной клетки из тех, которые предпочитают обходить стороной, потому что все знают, какие именно пациенты в них лежат. Эми сидит, прямая и натянута как струна, и не может выдавить из себя ни единой слезинки.
Она внезапно понимает, что его смерть ничего не изменит в той же степени, что и жизнь. Он не помогал ей. Никогда не помогал. А если ей не могут помочь родные мать и брат, то самое время оставить эти мысли, как потенциально-опасные. Сидя рядом с его постелью, сжимая синеватую руку с вздувшимися венами, Эмма думает, что ее семья теперь - Джеймс. Что бы это не означало.
Спустя десять, может быть, пятнадцать минут она встает и выходит, больше не слушая ни единого слова. Листок бумаги, который Микки дает ей - с номером телефона, именем, непонятными словами и пожеланиями, - скомканным шариком лежит в кармане синего платья.
Еще через двое суток ее брат умирает. Не так, чтобы удивительно для наркомана на третьем десятке, сидящего на игле едва ли не с совершеннолетия. На похороны Эми едет сама. Она выбирает подходящую одежду и зачем-то красит волосы в темный цвет, чтобы выглядеть соответствующим образом.
Гостей всего четверо, и она резко дергается, услышав имя - Кристоф. Как на том листке, что совал ей в руку Микки: единожды, приехав домой, Эми разворачивает бумажку, читает и выкидывает. Она не понимает, зачем ей звонить этому человеку, и что покойный родственник вообще имел в виду, когда, путая реальность и собственный больной бред, шептал - я просил его за тебя, он согласен. Хьюстон не знает и не хочет знать. И все-таки при виде Кристофа в ней просыпается тень любопытства.
- Что он говорил обо мне? - безучастно спрашивает Эми, пропуская мимо ушей соболезнования. Ее не волнуют чужие лицемерные слова. Ей интересно. А еще - Джим ждет ее дома ровно в семь. То есть через три часа.
о8. Связь с Вами: alice.mcgee@inbox.ru - у меня, увы, нет icq, но вы можете написать на почту, или даже сюда, или в гостевую, а я зарегистрирую аккаунт.